Явно же, что он хранил в себе гораздо больше, чем открывал нам. Отчего так? Дело в том, что он говорил не всё, что знал, а лишь только то, что было нужным и до чего оказывался дозревшим слушатель.

Рассудительность была важнейшим его качеством, благодаря которому он помогал многим. Именно это его качество и его опыт полезны теперь и нам, всегда помнящим его.

Первый случай такой. Будучи уже священнослужителем (хотя служить доводилось не так часто, поскольку требовалось петь на клиросе), я однажды причастился и не только не почувствовал ничего, но более того: почувствовал пустоту в душе. Я напугался, подумав, не причастился ли я в суд и осуждение. Пошёл к отцу Авелю и спрашиваю: отчего так? что я сделал неправильно? плохо молился или плохо постился? невнимательно исповедовался? в чём причина?
А он говорит мне: «Слушай-ка, братец, а если я уже девять месяцев никакой радости от Евхаристии не испытываю, мне что, к Патриарху ехать и говорить: Ваше Святейшество, я радости от Евхаристии не чувствую, что мне делать?»
Но потом он как-то смягчился и говорит: «Не старайся Бога затолкать в свои представления. Отчего ты думаешь, что Он обязательно должен явиться тебе воскресшим? А может, Он хочет явиться тебе висящим на кресте?»
Признаться, я не понял его тогда. Понимание пришло ко мне лишь через несколько, даже довольно много, лет. Говоря о явлении Христа воскресшим, он подразумевал то чувство радости, полноты, отсутствие которого меня так насторожило. А глубокая пустота в сердце и была тем, что он назвал «явиться висящим на кресте», когда Христос сказал Отцу: «Для чего Ты Меня оставил?»
Думаю, я не понял отца Авеля сразу не только потому, что я глупый. Было необходимо, чтобы его слова стали мне ясны именно в нужное время.
Но ещё вот что хочется отметить. Как так могло случиться, что, имея в себе такие глубокие понимания, основанные на опыте, отец Авель представлялся нам совсем простым, говоря такие вещи как-то не до конца понятно, скрыто? Но также это не значит, что весь этот опыт отец Авель постоянно держал в голове. Он жил просто, «ходя пред Богом».
Как говорил преподобный Амвросий Оптинский о своём старце преподобном Макарии: «Мой старец был мудрец. Столько лет я прожил с ним рядом, а так и не понял его». То же самое, только ещё в большей степени, могу сказать и я об отце Авеле. В большей степени потому, что ещё меньше, чем преподобный Амвросий, я смог понять своего старца.

Второй случай, ещё более важный, такой. Он показывает, как и откуда отец Авель знал, что это такое, когда Христос «является человеку висящим на кресте». На один из его дней Ангела, когда собралось много людей, чтоб поздравить его, батюшка, подобно апостолу Павлу, решил «похвалиться своими немощами». Он рассказал, что когда в 1961 году в Ярославской области уполномоченный по делам религии лишил его государственной регистрации, он был вынужден вернуться в Рязань. Но и здесь архиепископ Николай (Чуфаровский) не смог сразу принять его в клир, тоже по причине несогласия уполномоченного.
Таким образом, отец Авель оказался без возможности служить. Не мог он и причащаться в храме, поскольку входить в алтарь означало компрометировать местных священников, а причащаться с мирянами означало вносить соблазн. Вот в то время и пригласил отца Авеля один иеромонах (благочестно проживший свою жизнь и преставившийся архимандритом), служивший в лесах под Каширой, приехать и послужить у него, где не видит никакой уполномоченный, на Рождество Христово.
Что ж, отец Авель приехал. Они отслужили всенощную и во время чтения часов перед Литургией решили исповедоваться друг другу. И когда исповедовался тот батюшка, отец Авель, как он сам говорил, его не понял. Тот сказал, что у него случаются порой плотские помыслы даже во время Литургии, а отец Авель воскликнул: «Как ты можешь! Ведь перед тобой Агнец Божий на престоле!» И ещё что-то подобное добавил. Тот батюшка плакал, был унижен.
Исповедовались, служат Литургию. Отец Авель как старший по хиротонии предстоятельствовал. «И вот, после уже преложения Даров, – рассказывал отец Авель, – во время просительной ектеньи перед “Отче наш“, которую произносил тот батюшка, меня всего словно молния холодная пронзила и в сердце остановилась... и я стою и чувствую, что не верю, что передо мной на престоле – Тело и Кровь Христовы. Более того, я не верю, что Христос – Бог! Правда, вера в Бога Отца не проходила. Я ужасался этому, не понимал причины и ничего не мог сделать с этим. Ну, причастился как-то, уехал домой... Думал, пройдёт. Но прошёл месяц, другой, а это состояние не проходило».
И, как говорил отец Авель, в это время у него в голове были такие помыслы и побуждения, что говорить о них он и не в силах, и не вправе. Однако всё же удержался от каких-либо поступков, к которым эти помыслы и побуждения его подталкивали.
После этого он поехал в Псково-Печерский монастырь, чтобы получить объяснение и совет от какого-нибудь опытного отца, поскольку собственный духовный отец отца Авеля архиепископ Димитрий (в схиме Лазарь) был уже усопшим, а друг, будущий митрополит Никодим, был в Русской духовной миссии в Иерусалиме. В Печорах отца Авеля Господь привел к иеросхимонаху Михаилу (Питкевичу), последнему великому валаамскому старцу. Отец Михаил в разговоре спросил отца Авеля: «Батюшка, а часто ли вы водосвятный молебен служили?»
«Да, конечно».
«А помните там апостольское чтение?»
«И тут, – говорит отец Авель, – я и понял». Потому что в том апостольском чтении есть такие слова: «...сам искушен быв, может и искушаемым помощи».
«Вы, отец Авель, того батюшку не поняли, потому что сами не переживали такого, – продолжал отец Михаил. – Но это, что вы переживаете сейчас, как детские болезни, от которых или надо быть привитым, или переболеть. А если кто в зрелом возрасте ими болеет, то переносит тяжелее. И это – ваш случай».
После этого отцу Авелю, конечно, стало легче. Постепенно внутреннее состояние его стало восстанавливаться. Но, как он говорил, той силы молитвы, какая у него была до богооставленности, он так и не смог вернуть. То есть он, живя дальше, словно пытался догнать то, что Господь дал ему ранее. Но подобное переживали и великие отцы, такие как Макарий Египетский, Исаак Сирин, Симеон Новый Богослов, а из близких по времени особенно нужно упомянуть преподобного Силуана Афонского. Он пояснял в беседе с кавказским пустынником отцом Стратоником, что, по учению отцов, должно это пережить всем, кто идёт за Христом. Это как сорокалетнее странствование в пустыне Синайской перед Землёй Обетованной.

Отец Авель говорил мне, что на его пути было и ещё одно: он был в прелести. Правда, он не рассказывал подробно об этом, но и этого сказанного довольно. Он по опыту знал очень многое тяжкое. Оттого постоянно мне говорил: «Только не унывай! Только не унывай! И помни молитву третьего часа: “...имиже веси судьбами спаси мя, недостойнаго раба Твоего...”». А однажды даже сказал мне, что берёт грехи мои на себя. И, как думаю, он это не только мне говорил. Это было одно из его качеств, которое многие засвидетельствуют: если уж он взялся кому-то быть духовным отцом, то он делал всё, что возможно, для этого человека, в каком бы плохом духовном состоянии подчас этот человек ни оказывался. И он действительно знал, как помочь. Потому что сам искушен был.
Многие также знают, что отец Авель предсказывал им какие-то важные жизненные события, чтоб, когда они случатся, человек не смутился, а был приготовлен. Мне ещё в первые годы батюшка часто рассказывал такую, как он говорил, «историю». Он тогда ещё был в силах и старался ходить на трапезу с братией. И вот после трапезы он брал меня под руку и шёл со мной, рассказывая. «Вот послушай-ка, братец, какую я тебе историю расскажу. Когда я приехал на Афон, схиархимандрит Илиан вот так же после трапезы брал меня под руку, шёл со мной и говорил: “Вот послушай-ка, братец, какую я тебе историю расскажу. Один благочестивый батюшка приехал на Афон и думал, что всю оставшуюся жизнь проживёт здесь, здесь и умрёт. Но Господь не благоволил этому быть, а благоволил, чтоб тот батюшка потом вернулся обратно, туда, откуда приехал”. И эту историю, – продолжал отец Авель, – отец Илиан рассказывал мне много-много раз. Очень много. Пока однажды я не подумал, что он ведь старенький, может, забыл, что мне её уже рассказывал. И я сказал ему тогда: “Батюшка, отец Илиан, может, вы забыли... Вы уже мне об этом рассказывали”. Он улыбнулся и продолжил мне вот так же рассказывать эту историю».
Это мне отец Авель рассказывал просто несчётное количество раз. Однажды я не вытерпел и сказал ему: «Батюшка отец Авель, может, вы забыли... Но вы мне уже рассказывали эту историю!» А отец Авель улыбнулся тогда... и продолжил мне об этом рассказывать! Потом, не помню как и когда, эти «рассказы» прекратились.
Прошло много лет, и я забыл об этом. И вот, когда я уже служил в Рязани в храме «Всецарицы», приехал однажды в Иоанно-Богословский монастырь. И вдруг вспоминаю эту «историю» отца Авеля и понимаю, что это же он именно мне, для меня рассказывал! Как когда-то и ему отец Илиан...
Когда отец Авель умер, первой моей мыслью было: «Не может быть! Этого не может случиться!» У меня было такое чувство, что он будет всегда, а то, что его нет, – это неестественно и не может быть. Хотя меня, как думаю, и нельзя назвать прямо таким уж преданным его духовным чадом. Случалось, я спорил с ним и не соглашался с чем-то. Но, как оказалось, отец Авель заранее сказал мне многое. Думаю, он заботился и продолжает заботиться о своих чадах, за которых он поручился перед Богом. А иначе я бы ведь и не вспомнил ничего из сказанного им заранее. Всё-таки много лет прошло.
Однажды мы с игуменом Дионисием (ныне митрополитом Воскресенским) и Борисом Николаевичем Кузыком, тогда очень много помогавшим Иоанно-Богословскому монастырю, говорили об отце Авеле, уже после кончины его. И я высказал свою мысль: главное, что отец Авель оставил нам после себя, привил нам, – это вкус к тому, что хорошо, а что – плохо, то есть рассудительность. Отец Дионисий, услышав это, воскликнул: «Да! Это так!» Борис Николаевич тоже с этим согласился.
Надеюсь, что и дальше батюшка не оставит нас своим попечением. Как и мы всегда будем молиться Богу, чтоб Он умножил вечную радость об отце Авеле.

Игумен Паисий (САВОСИН)